Николаева С. Ю.

А. И. СОЛЖЕНИЦЫН И ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ

Тверской Солженицынский сборник: к 80-летию классика русской литературы / под научной редакцией д. ф. н. В. А. Юдина и к. ф. н. Вл. Вл. Кузьмина. - Тверь: Изд-во ТвГУ, 1998. - С. 28-39.

Вся русская литература ХIХ и ХХ веков отмечена активным диалогом с Древней Русью - диалогом, который становится особенно интенсивным в эпохи напряженных духовно-нравственных исканий, переосмысления прошлого и настоящего, попыток осознать конкретно-историческую реальность с точки зрения вечных ценностей. Усиление интереса к древнерусским источникам и традициям происходило в пореформенной России ХIХ века (Н. С. Лесков, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов, В. М. Гаршин), а также в России ХХ века, в тот период, когда наметились тенденции к разрушению тоталитарной системы (А. И. Солженицын, В. М. Шукшин, В. П. Распутин и другие). Писатели ХХ века как бы пророчествовали о том, что свобода, обретенная в огне революций и войн, может стать причиной общенациональной трагедии и обернуться своей противоположностью - несвободой, если отказаться от традиционных христианских нравственных ориентиров, а художники века ХХ, оглядываясь назад, подтверждали правоту своих предшественников, пытались вновь вернуть обществу, народу те самые утраченные ориентиры. К числу таких писателей относится, конечно же, А. И. Солженицын, чей художественный мир сложен и многогранен и вместе с тем построен на ясной, прозрачной, простой нравственной основе - христианской картине мира. Мировоззрение художника диктует и выбор источников творчества, литературных традиций. Если обратиться к произведениям А. И. Солженицына 1960-х годов, то придется признать, что доминирующим началом в их жанровой структуре является притчевое, заимствованное (или унаследованное) из древнерусской литературы (достаточно вспомнить ⌠Матренин двор■, ⌠Правую кисть■, ⌠Крохотки■, ⌠Раковый корпус■). Принципиально важно, что при этом автор сознательно дает читателю (и исследователю) ⌠подсказку■, своего рода знак, указывающий, в каком направлении следует думать и искать. В качестве доказательства следует привести развернутую в повести ⌠Раковый корпус■ реминисценцию из ⌠Толковой палеи■. Имеется в виду памятник ХV века, содержащий многочисленные рассказы о сотворении мира и истории человечества, основанные на Библии, но с апокрифическими элементами и яркой полемической тенденцией, суть которой - толкование ветхозаветных событий как прообраза последующих новозаветных событий (Словарь книжников и книжности Древней Руси: ХI - первая половина ХVI в. Вып. I. - Л., 1987). Как и у любого писателя, христианские воззрения А. И. Солженицына не являются каноническими - перед нами не богослов, а художник, создающий с помощью литературных образов и приемов собственную нравственно-этическую, социально-политическую и эстетическую концепцию. Именно поэтому в сфере его творческого сознания и оказывается древнерусская книга с таким полемическим потенциалом и богатейшим сюжетным составом, как ⌠Палея■. Как явствует из текста повести, доктор Кадмин объясняет в письме к Олегу Костоглотову выражение ⌠мягкое слово кость ломит■. Довольно точно он излагает одну из палейных легенд о Китоврасе: ⌠Жил Китоврас в пустыне дальней, а ходить мог только по прямой. Царь Соломон вызвал Китовраса к себе и обманом взял его на цепь, и повели его камни тесать. Но шел Китоврас только по своей прямой, и когда его по Иерусалиму вели, то перед ним дома ломали - очищали путь. И попался по дороге домик вдовы. Пустилась вдова плакать, умолять Китовраса не ломать ее домика убогого - и что ж, умолила. Стал Китоврас изгибаться, тискаться, тискаться - и ребро себе сломал. А дом - целый оставил. И промолвил тогда: ⌠Мягкое слово кость ломит, а жестокое гнев вздвизает■ (Солженицын А. И. Избранные произведения. - Пермь, 1991. - С.604-605). Столь пространный пересказ древней легенды заставляет предположить, что его художественная функция весьма значительна. Эта функция не ограничивается подтверждением вывода ⌠...писцы Пятнадцатого века - насколько же они люди были, а мы перед ними - волки■ (Там же. - С. 605) и мотивацией размышлений повествователя об отсутствии добра и доброты в современниках-соотечественниках. По всей видимости, в данном фрагменте содержится ключ к пониманию едва ли не центрального образа всего произведения - Олега Костоглотова (Оглоеда). Как ни парадоксально на первый взгляд, но солженицынский Костоглотов и древнерусский Китоврас могут быть соотнесены не только благодаря фонетическому и морфологическому сходству фамилии и прозвища. Сама художественная этимология, реализованная писателем, становится в процессе сопоставления прозрачной: согласно словарю В. И. Даля, оказавшему влияние на язык и стиль А. И. Солженицына, ⌠костоглодъ■, ⌠костогрызъ■, ⌠костоломъ■ означают ⌠ломоту в костях■ (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - Т. 2, 1979. - С. 177). Важнейшая ипостась Китовраса - готовность сломать себе кость, ребро из чувства милосердия несмотря на видимую жестокость - становится существеннейшей чертой личности Костоглотова и одновременно полностью определяет его трагическую судьбу. Наконец, именно у В. И. Даля писатель мог встретить свидетельство: ⌠Летописцы упоминают о каком-то повальном костоломе, по всей земле русской. Это свидетельство помогает ощутить в полной мере типичность героя, наделенного фамилией Костоглотов, а также неожиданно, но явственно ассоциируется с судьбой России в ХХ веке, с ⌠гулаговской■ эпохой. ⌠Костоглотов■ - литературный ⌠перевод■ имени ⌠Китоврас■, осуществленный с помощью слова ⌠костоглод■. Косвенным подтверждением такого толкования служит прозвище ⌠Оглоед■, данное герою отрицательным персонажем Русановым, а значит, неверное. Семантическое поле лексемы ⌠Оглоед■ определяется, конечно, понятиями ⌠еда■, ⌠алчность■, ⌠жестокость■, ⌠потребительство■ - понятиями, близкими натуре Павла Николаевича Русанова и чуждыми Олегу Костоглотову. Для А. И. Солженицына в слове ⌠костоглод■ (⌠костоглод■ - ⌠костоглот■ - ⌠Костоглотов■) актуализировался смысл, связанный с понятиями ⌠боль■, ⌠болезнь■, ⌠страдание■, ⌠смирение■. Безусловно, готовность пострадать ради ближнего - отнюдь не единственное качество Китовраса-Костоглотова. Это образ многогранный, неоднозначный, не случайно ⌠О Соломони цари басни и кощюны и о Китоврасе■ с ХIV века включались в Списки отреченных книг (Словарь книжников и книжности Древней Руси: Вторая половина ХIV-ХVI в. Вып. 2. Ч. I. - Л., 1988. - С. 66). Апокрифический персонаж Китоврас - ⌠борзый■, ⌠дивий зверь■, некое могучее существо, обладающее демоническим началом, грубой силой, а мудростью и проницательностью превосходящее самого Соломона. Живет он где-то в пустыне и в железных узах (цепях), появляется тогда, когда Соломону требуется волшебный помощник для возведения Святая Святых. Хотя пленен Китоврас обманным путем, он служит некоторое время царю, демонстрирует свою нечеловеческую премудрость и вырывается на свободу: ⌠Царь спросил его: ⌠Что красивее всего на этом свете?■ Тот ответил: ⌠Лучше всего своя воля■. И, рванувшись, все переломал и поскакал на свою волю■ (Памятники литературы Древней Руси: ХIV - середина ХV в. - М., 1981. - С. 73). Своеволие, дерзость, философский склад ума, нежелание и неспособность внутренне подчиняться Самому или общепризнанным ⌠идолам■ - все это присуще солженицынскому герою, все это привнесено в структуру его характера под прямым влиянием литературного прообраза, все это усиливает впечатление и способствует художественной трансформации реального жизненного материала. Олег Костоглотов выделяется внешне и шокирует ⌠общественный вкус■: ⌠...морда у него была бандитская. Так он выглядел, неверно, от шрама... а может быть, от непричесанных дыбливых черных волос, торчавших и вверх, и вбок; а может, вообще от грубого жестокого выражения■ (Солженицын А.И. Указ. соч. - С. 277-278). Благонамеренному чиновнику Русанову кажется, что ⌠такого необузданного неподчинения, такого неконтролируемого своеволия■( Там же. - С. 285-286) он никогда не встречал и не помнил. Всю свою жизнь Костоглотов обитает в ⌠пустыне■ своего внутреннего духовного одиночества, уединения, замкнутости. В его воспоминаниях основные периоды этой жизни представляются опустошением - и первые семь лет, и вторые семь лет, и война, и лагеря: ⌠Олег взмыл и полетел по сумасшедшей параболе, вырываясь из затверженного, отметая перенятое - над одной пустыней своей жизни, над второй пустыней своей жизни■( Там же. - С. 543). Да и в настоящем времени оказывается, что удел его - дальняя казахстанская пустыня, которая, впрочем, в сравнении с корпусом ╧ 13 становится воплощением самой жизни. Костоглотов - ⌠отреченный■, ⌠апокрифический■ герой, он отринут, отлучен, оторван от всего того, что составляет содержание обычной человеческой судьбы. Он заключен в ⌠железные узы■, подобно Китоврасу, в результате чудовищного обмана - сначала политической волей ⌠Создателя Святая Святых■, а затем мистической силой болезни. Он мудрец, книжник, философ. Многие его суждения и рассуждения превращаются в философские сентенции и афоризмы: ⌠Образование ума не прибавляет■ (Там же. - С. 286); ⌠все эти споры, переспоры, термины, ожесточение и злые глаза внезапно представились ему чавканьем болотным, ни в какое сравнение не идущим с их болезнью, с их предстоянием перед смертью■ (Там же. - С. 357). Костоглотов заставляет Ефрема Поддуева прочитать сборник ⌠Народных рассказов■ Л. Н. Толстого, но почему-то не участвует в споре, развернувшемся вокруг проблемы: ⌠Чем люди живы?■ Ефрем пересказывает: ⌠В общем, сапожник запивал. Вот шел он пьяненький и подобрал замерзающего, Михайлу. <...> Раз, по зиме, приезжает к ним барин, дорогую кожу привозит и такой заказ: чтоб сапоги носились, не кривились, не поролись. <...> А Михайла говорит: припасает себе человек на год, а не знает, что не будет жив до вечера. И верно: еще в дороге барин окочурился■( Там же. - С. 357). Хотя в прочих диалогах Олег произносит множество реплик, высказывает множество мыслей, в данном случае автор выносит точку зрения героя за пределы, за скобки этого разговора. Поскольку герой сам инициировал чтение толстовского рассказа, поскольку логично предположить, что сам-то он с ним знаком. Но для него точка зрения Толстого (по поводу ⌠судеб Божиих неиспытуемых■) не является чужой, остраненной, это и его точка зрения, поэтому он и предпочитает слушать и молчать. Размышления о временном и вечном, ⌠незыблемом■ (Там же. - С. 604)постоянно сопровождают героя. И здесь он вновь напоминает древнерусского Китовраса. Китоврас рассмеялся, когда услышал, что один человек торгуется и просит ⌠башмаков на семь лет■, тогда как ему не суждено прожить и семи дней (Там же. - С. 604). Вероятно, один из ⌠бродячих■ сюжетов отразился и в ⌠Сказании о Соломоне и Китоврасе■, и в легенде, обработанной Л. Толстым. Не заметить совпадения А. И. Солженицын не мог, но предоставил право сопоставлять читателю и предпочел процитировать тот отрывок из ⌠Палеи■, который в большей степени затрагивал не мудрость, а нравственную сущность Китовраса. Участники спора о Л. Толстом робко пытаются признать, что ⌠люди живы любовью■, а Костоглотов осознает это все глубже, постепенно изживая узкие, ограниченные трактовки понятия ⌠любовь■, осмысливая ее как любовь к миру, к жизни и к людям вопреки злу, болезни, страданиям. В финале повести символом этой любви оказывается ⌠немыслимая розовая нежность■ раннего утра и цветущего урюка. Думается, что в ⌠Раковом корпусе отразились еще одна коллизия - не могла не отразиться - о царе Адариане, пожелавшем зваться Богом. Это самостоятельная повесть, которая на русской почве была присоединена к ⌠Сказанию о Соломоне■ в составе ⌠Толковой палеи■( Словарь книжников и книжности Древней Руси: ХI - первая половина ХIV в. Вып. I. - Л., 1987. - С. 368-369). Повесть о царе Адариане ставила вопросы и религиозно-нравственные, и политические. В форме притч здесь говорилось о бессмертии души, о божественном и человеческом, о границах царской власти. Как ни беспредельна власть царя, а и она не распространяется на душу человека, которой владеет лишь Бог. Внутреннее противление, противостояние Олега Костоглотова всему и всем, предъявляющим права на его душу, в том числе и Самому, и врачам, одержимым благими намерениями, но не видящим грани между тем, что дозволено человеку, и тем, что подвластно только Богу, - это нравственное усилие и становится основой сюжета, нитью повествования в ⌠Раковом корпусе■. Герой Солженицына вырывается не только из железных уз■ болезни, но и из ⌠железных уз■ заблуждений своей души. Обращение писателя к древнерусскому источнику оказывается художественно оправданным и закономерным.